Министр внутренних дел по Карачаево-Черкесии Казимир Боташев в интервью главному редактору КАВПОЛИТа Максиму Шевченко рассказал о том, что такое экстремизм, где кончается компетенция МВД и кто виноват в том, что до сих пор не названы имена заказчиков громких политических убийств в КЧР.
— Казимир Халисович, спасибо, что вы согласились ответить на вопросы КАВПОЛИТа. Вы – человек известный, один из тех, кто содействовал прекращению террористической деятельности на Северном Кавказе. Поэтому первый вопрос будет касаться вашей биографии. Как вы из оперативного сотрудника, который работал по борьбе с терроризмом, пришли к посту министра внутренних дел?
— Процедура назначения руководителя на должность предполагает изучение твоих данных в системе департамента кадровой службы. Я не могу ответить на вопрос в полной мере, потому что я решение не принимал. Мне было предложено занять именно должность министра внутренних дел по Карачаево-Черкесии – и я бы сказал, даже достаточно настойчиво это делалось. До этого я работал заместителем начальника главка по Северо-Кавказскому федеральному округу, начальником полиции по Северо-Кавказскому федеральному округу. Ввиду определенных событий, которые произошли на территории Карачаево-Черкесской Республики, мне было предложено занять нынешний пост, и я оказался здесь.
— Правильно ли я понимаю, что это понижение в какой-то степени – с замначальника главка по СКФО на пост министра внутренних дел республики?
— Думаю, что вы неправильно понимаете. Это не понижение. В какой-то мере даже можно расценивать как повышение, потому что здесь я являюсь руководителем самостоятельного субъекта – там был заместителем. Хотя на прежней должности я себя тоже комфортно чувствовал. И считаю, что занимался тем, чему был обучен. И личный состав всегда реагировал на те наши требования, которые мы с Сергеем Михайловичем Ченчиком выдвигали. Поэтому добивались каких-то результатов, о которых я не могу сам судить. Но они были, и достаточно весомые, успешные. Руководство МВД приняло решение, что я должен здесь проходить службу, в итоге я оказался здесь.
— Вы упомянули события, вследствие которых вы заняли пост министра. Что вы имеете в виду?
— Было бы некорректно давать оценку предыдущему руководителю, с моей стороны. Если вы позволите, я не стал бы этого делать. События достаточно известны, поэтому, я думаю, будет неправильно с моей стороны оценивать работу коллег.
— Но событиям можно дать оценку? Не руководителям, а именно событиям?
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Эти процессы до сих пор находятся на стадии расследования, разработок. Поэтому, если я сегодня будут давать оценки, это может повлиять на решение, что будет опять же некорректно.
— То есть вы так или иначе имеете в виду критику сотрудников органов внутренних дел, которые работали в Карачаево-Черкесии?
— В том числе, да. Были попытки выходить за рамки полномочий. Я так думаю. Насколько я могу об этом говорить. Поэтому я не хотел бы комментировать эту ситуацию.
— Самый важный вопрос, который всегда возникает у граждан в отношении сотрудников внутренних дел, вы не хотите комментировать. Зайду с другой стороны. С какими минусами вы как министр столкнулись в Карачаево-Черкесии? Ведь вам пришлось чистить органы достаточно серьезно, и общество это видело.
— К сожалению, то, что происходило и происходит, а я допускаю, что и сейчас это есть в нашей семье сотрудников – я как семью их воспринимаю, – не является специфичным только для МВД по КЧР. Эти проблемы есть практически по всей стране: проблема, связанная с коррупцией, проблема непрофессионализма, проблема попыток участвовать в других процессах, которые выходят за пределы компетенции.
— В каких, например, процессах?
— Ну, были же политические какие-то моменты, когда сотрудники полиции, используя свои возможности, участвовали в процессах на выборах депутатов местного, регионального, федерального уровней.
— То есть оказывали давление на кого-то?
— Я и говорю: использовали свое служебное положение – в бизнесе, в нежелании видеть криминальную составляющую… Об этом можно отдельно и долго говорить. И примеры, скажем так, достаточно известны. Но опять же – я говорю о том, что мы не имеем в виду отдельную специфику именно по КЧР. Это болезнь, она везде практически. Я могу это утверждать, исходя из своего опыта службы.
Мне довелось послужить во многих субъектах – и в Москве, и в центральных аппаратах в Москве, и здесь, на территории Северо-Кавказского федерального округа. Имея определенные данные, я могу судить о том, что ситуация в Карачаево-Черкесии не является эксклюзивной в этом плане.
К сожалению, есть такая проблема. Но если вы обратили внимание – я думаю, это все видят – по всей стране в целом, и, в частности в КЧР идет процесс, скажем так, излечения от этих болезней. И я рад, что мы с вами, когда только познакомились, сошлись в том, что проблемы МВД – это проблемы всего общества. И плюсы, и минусы – это зеркальные отражения тех событий и процессов, которые идут в обществе.
— Вы можете на память назвать несколько наиболее значимых случаев излечения, очищения органов внутренних дел от сотрудников, которые, как я понимаю, позорили мундир офицера полиции?
— Если вы позволите, я не буду называть фамилии. Процессы расследования еще по многим случаям не закончены, и чтобы не влиять на результат, на принятие решений судьями, сотрудниками других правоохранительных органов, я фамилии не буду называть. Но были процессы, когда трудоустройство на работу сопровождалось необходимостью выплачивать какие-то средства на определенных этапах. На мой взгляд, мы эту ситуацию побороли, если так можно выразиться, справились с этим моментом.
Но опять же, я не могу настаивать, что это на 100 процентов. Это связано с тем, что те, кто хочет у нас работать, будучи неготовыми или не обладая необходимым багажом знаний, физически не соответствуя требованиям, которые предъявляются на замещение должности полицейского, начинают искать обходные пути.
И могу допустить, что кому-то, возможно, удается использовать свои родственные, дружеские отношения с кем-то. Но есть механизм, мы его выработали, и боремся с этим явлением. При этом я хочу, пользуясь площадкой КАВПОЛИТа, обратиться к людям, которые считают, что они соответствуют. Требования известны – это высшее юридическое образование.
— На любые должности, не только офицерские?
— На любые.
— То есть вы требуете, чтобы даже постовой имел высшее юридическое образование?
— Плюс физическое здоровье и соответствие определенным требованиям, которые касаются, в том числе предыдущей истории его жизни, если так можно выразиться.
— Имеете в виду судимость?
— Да, судимость – кандидата и его близких родственников. Это общеизвестно, поэтому мы не будем об этом говорить. Хотел бы обратить внимание на другое: если человек, желающий работать у нас в полиции, считает, что к нему, к его данным несправедливо относятся, он может обратиться ко мне.
Этот механизм уже достаточно налажен. Можно обратиться через дежурную часть, через звонок 02, он идет у нас через регистрацию, и мы стараемся каждый день прослушивать данные, поступившие на этот номер. Если претендент готов доказать, что по отношению к нему поступили несправедливо, мы мгновенно примем решение – правильное.
— Мгновенно – это как?
— Пригласим этого человека, если он сумеет это доказать, что была предвзятость.
— В управление внутренней безопасности?
— Отдел у нас, к сожалению, мы еще до управления еще не доросли.
— Отдел, простите.
— Отдела достаточно. Претендент может обратиться на мое имя лично. Я почему говорю мгновенно – мы пригласим этих людей и решение отстранить виновного от занимаемой должности будет принято немедленно. Мы так и делаем.
Это, кстати, касается и тех случаев, когда превышают свои полномочия сотрудники управления по экономической безопасности или сотрудники государственной инспекции безопасности дорожного движения. Я часто слышу, что люди вынуждены им платить.
— Это уже не превышение полномочий, а вымогательство.
— Это преступление, да. Но эти вещи должны быть доказаны, обоснованы.
— А как доказать? То, что, проезжая через Северный Кавказ, люди заранее уже готовят наличные, чтобы, выражаясь на сленге, отстегивать сотрудникам ГИБДД, – это секрет Полишинеля. Как с этим можно бороться? Ваш совет для бизнесменов, которые сразу закладывают определенную дельту в цене продукта – на взятку.
— К сожалению, вынужден дополнить, что это связано не только с перевозками, но и рядом других видов хозяйственной деятельности, когда сотрудники в силу определенных обстоятельств начинают заниматься вымогательством, то бишь совершать преступление. Опять же, обращайтесь к нам через 02 или письменно – непосредственно ко мне.
— То есть, условно говоря, случился акт вымогательства и сразу человек может позвонить на 02 и сообщить.
— Однозначно: да. Потому что, хочу еще раз довести, механизм одинаковый. Можно через 02, мы вам дадим номер отдела безопасности, можно через них – если нет доверия к сотрудникам МВД, если нет доверия ко мне лично как министру. И тут есть сомнения – значит, можно обратиться в прокуратуру, в Следственный комитет, в управление федеральной службы собственной безопасности, в Генеральную службу безопасности. У них тоже есть подразделения, которые отвечают за эту деятельность. И я вас уверяю, при наличии оснований мы примем решение.
Но повторю: это не должно быть поводом уйти от ответственности. К сожалению, многие люди, совершившие преступление, пытаясь уйти от ответственности, начинают привлекать средства массовой информации, писать мне о том, что сотрудники превысили полномочия. В этом случае я буду поддерживать своих сотрудников. И я хочу сказать, что гнобить полицию не позволю. Не хорошее слово, но…
— Казимир Халисович, простите, что я перебиваю…
— …При этом – я хочу закончить, – если мои сотрудники допустили правонарушение или преступное действие, то я буду первым, кто будет их наказывать и привлекать к ответственности. Вот такая позиция, и она доведена до всех.
Если же сотрудник, исполняющий свои служебные обязанности, прав, он тоже должен нуждаться… вернее, он нуждается в защите. Потому что большинство сотрудников – я всегда это говорил и будут на этом настаивать – это очень порядочные, патриотично настроенные и профессиональные люди. Абсолютное большинство.
Да, есть проблемы, есть сотрудники, которые находятся в другой системе координат, и не смогли еще найти себя в системе органов внутренних дел. Но мы их выявляем и стараемся по возможности от них избавляться.
— Немного конкретизирую тему. Общество, граждане и сотрудники полиции и вообще силовых структур находятся в разном статусе. Каждое действие силовика, так или иначе, может быть объяснено с помощью закона, уголовного права и так далее. Поэтому, с точки зрения интересов государства, у сотрудника силовых структур по большому счету нет права на ошибку. Его корыстное действие дискредитирует не только его самого или ведомство, но и закон в целом. А гражданин, который, скажем так, вступил в какие-то сложные отношения с силовыми структурами, имеет право на ошибку. Он имеет право жаловаться и даже несправедливо обвинять сотрудника силовых структур. Ведь в камере будет сидеть он, а сотрудник будет ходить снаружи этой камеры.
Поэтому, когда вы говорите, что будете защищать честь мундира в любом случае, появляется какой-то дуализм: есть сотрудники силовых структур внутренних дел и есть остальные граждане. Но это же на самом деле не так. Есть сотрудники силовых структур, которые являются государством. И есть граждане, которые как раз прибегают к защите государства для организации своей нормальной жизни. Может быть, здесь не надо защищать честь мундира, а пытаться, наоборот, более открыто разговаривать, в том числе с людьми? Это не ситуация защиты чести мундира.
— Я вас услышал, но идею, возможно, не понял. Я настаиваю, возможно, даже рискуя своим авторитетом, что сотрудник, необоснованно подвергшийся обвинению, имеет право на защиту, и он будет защищен. Если он мой подчиненный, я сделаю все, чтобы его защищать – если, повторюсь, он необоснованно обвинен. Дело в том, что мы же говорим…
— А если необоснованно обвинен не сотрудник, вы сделаете все, чтобы его защитить?
— Нет, ну конечно же… Вы услышьте меня – если сотрудник…
— Вот я – не ваш сотрудник – необоснованно обвинен. Вы, как министр внутренних дел, сделаете все, чтобы защитить меня?
— Однозначно, да. Не только как министр внутренних дел, а как сотрудник полиции, который возглавляет структуру. Это моя прямая обязанность. В законе о полиции об этом сказано – я обязан.
— Защищать гражданина?
— Оказывать содействие любому гражданину, человеку, который нуждается в помощи. Это даже не обсуждается. Мы четко должны разделять. Если сотрудник допускает, я уже об этом говорил, правонарушение, преступление и другие нарушения дисциплинарного характера, он должен быть привлечен к ответственности, потому что наша прямая обязанность и задача – это охрана общественного порядка и безопасности граждан, а не самих себя.
Но при этом, вы поймите разницу, мы говорим о тех людях, которые погибли при несении службы. Разве они заслуживают того, что их все время хают. Почему мы все время должны испытывать чувство вины? Нам не за что вот так извиняться, понимаете?
Да, были допущены определенные нарушения, преступления, но именно мы с этим боремся. Мы сами себя выявляем. Борьба с коррупцией – кто-то сделал здесь больше нас, службы МВД? Нет. Мы же сами с собой боремся. С собой – имеется в виду со своими людьми, со своими подчиненными, которые допустили эти преступления и правонарушения. Согласитесь – если по цифрам взять.
— Я согласен с тем, что вы как министр сделали очень много для того, чтобы очистить тот имидж органов внутренних дел, в частности Карачаево-Черкесии, который их сопровождал на протяжении долгого времени. Безусловно, ваша заслуга огромная. Это видит все общество.
Тогда у меня к вам такой вопрос: вам лично приходилось в жизни сталкиваться с ситуацией, когда близкий вам человек, с которым вы прослужили много лет, обвинялся в каких-то серьезных должностных нарушениях, и вы должны были принять тяжелое решение, исходя из права, а не из личных связей или корпоративной солидарности?
— К сожалению, да. И этот процесс длится до сих пор. Он будет длиться и дальше – если выяснится, что человек, мой знакомый или друг, не соответствует должности полицейского.
— То есть случаи такие бывали?
— Бывали. Они и есть, к сожалению. Иногда мы о людях думаем в том или ином свете, а выясняется, что он допустил… бывает так, что человек неумышленно допустил правонарушение, он не был виновен в этом. Ведь проблема руководителей, скажем так, ахиллесова пята – это его подчиненные. Случись что – значит, он где-то не доработал. И мне приходится предлагать человеку другой вид деятельности, вплоть до того, чтобы он покинул органы внутренних дел.
Но близкие люди, друзья это понимают и принимают решение, не обсуждая. Кстати, это тоже проверка на дружбу. И не только, к сожалению или к счастью, это связано с органами внутренних дел. Конечно, у меня много друзей именно в органах внутренних дел. Но есть друзья и вне системы или в других системах правоохранительных структур, в силовых структурах. Есть и гражданские люди, с кем я учился, с кем дружил с детства.
Были случаи, вы, наверное, слышали, по тонированным стеклам. Когда один мой товарищ, достаточно близкий, позволил себе сказать, что мы с ним находимся в близких отношениях. Поэтому, мол, он заслуживает того, чтобы его отпустили. Был со мной контакт по телефону – с просьбой отпустить. Я сотрудникам сказал, что у всех есть инструкции. Если человек ссылается на дружбу со мной, но при этом продолжает нарушать, значит, он мне не друг. Но он был на месте, ему было предложено на месте растонироваться, он и растонировался.
— Серьезное решение…
— Потому что мои друзья должны знать, в каком я нахожусь положении, в какой зоне критики. В связи с чем мне все время приходится оправдываться за своих сотрудников, за своих друзей. И если они мне настоящие друзья, они поймут и никогда не допустят этого. Как правило, именно так большинство и делает.
— Продолжим тему очищения. На Северном Кавказе ситуация с доверием к органам внутренних дел разная. Есть регионы, где у людей существует устойчивое мнение, что сотрудники внутренних дел, к сожалению, имеют отношение к крышеванию проституции, криминальных группировок, наркоторговли, рынков и так далее. То есть, просто-напросто, занимаются рэкетом.
Вы в одном из интервью упомянули случаи, когда закрывали сауны в Карачаево-Черкесии. Я так понимаю, что они были связаны, в том числе и с сотрудниками внутренних дел, их крышеванием, употребим это слово еще раз. Как побороть вообще это зло? Потому что, поверьте, ничто так негативно не влияет на образ сотрудника внутренних дел, как то, что видят люди в своей повседневной жизни.
— Спасибо за вопрос. Для меня это направление деятельности связано не только с крышеванием в области саун, рынков и так далее. Тут же можно еще говорить про незаконный бизнес во всех направлениях. Например, наркотики. У нас сейчас в моде так называемая «Лирика», наркосодержащее лекарство.
На сегодняшний день я не готов утвердительно говорить, что мы повально занимаемся крышеванием. Поймите правильно, когда я говорю «мы», я имею в виду сотрудников органов внутренних дел. Но эта борьба должна быть комплексной. Есть люди, которые не только, скажем так, непосредственно занимаются этими саунами, но и имеет с этого деньги. Это взрослые, уважаемые мужчины, как правило. Предоставляют в аренду помещение, зная, что там есть сауна, прекрасно понимая, чем в этих саунах занимаются – и имеют с этого доходы. А потом многие из них позволяют себе выступать в средствах массовой информации с критикой.
Если там есть сотрудники, которые занимаются крышеванием, мы это выявляем и избавляемся от них. Я не готов говорить о том, что мы плотно во всем этом замешаны. Абсолютно нет. Потому что по тем мероприятиям, которые мы проводим, я могу сказать, что наших сотрудников там меньше всего видно. Но они есть.
Как побороть? Нужна четкая правовая норма, при которой санкции должны быть однозначными, без иного толкования. Это касается той же тонировки, так называемого аптечного бизнеса. Сегодня мы вынуждены только штрафовать. По саунам – административное взыскание: как к лицам, занимающимся проституцией. Что касается организации этой деятельности – там идут уже другие усложнения.
То бишь должна быть некая единая система координат, чтобы мы могли это доказывать, четко объяснять, привлекать к ответственности. К сожалению, на сегодняшний день нормативно-правовая база предполагает некие, скажем так, большие рамки – между административным штрафом и привлечением к уголовной ответственности. И люди этим пользуются, лавируют и продолжают заниматься своей деятельностью.
Но борьбу мы тоже не остановим. В ближайшее время, я думаю, у нас будут результаты. Хотя мне об этом не надо сейчас рассказывать, чтобы не вспугнуть, как говорится. Мы можем это вырезать?
— Самым громким делом, когда вы пришли на должность министра внутренних дел Карачаево-Черкесии, стал разгром так называемой «сторожевской банды». Это была очень серьезная группировка, которая на самом деле терроризировала республику. Вы сами родом из станицы Сторожевой. Думаю, что с некоторыми из членов банды вы были лично знакомы в юные, детские годы. Как проходило это дело? Со «сторожевскими» ведь никто не мог справиться годами, они обрели огромную власть на криминальном уровне и их очень боялись.
— Кстати, это было одной из причин моего назначения сюда – раз мы об этом говорим. Как смогли? Я не могу говорить, что для меня это было чем-то необычным, чем-то из ряда вон выходящим. Мы проводили эту работу во взаимодействии с другими службами, другими правоохранительными органами. Но костяк состоял из сотрудников МВД по КЧР. Поэтому я и настаиваю: говорить однозначно обо всех так плохо я не готов и не буду этого делать.
История со «сторожевскими» говорит о профессионализме наших сотрудников. Раньше, скорее всего, речь шла о воле принятия решений. Но с этим у нас проблем нет. Воля одна – есть право, есть закон, мы должны обеспечить исполнение этого закона. Тут другого понимания быть не может.
Я не скажу, что дружил с кем-то из этой группировки, потому что они младше меня, но я почти всех знал в лицо. Все-таки я прожил в станице Сторожевой практически до 18 лет, оттуда ушел в армию. Мы, конечно, были знакомы, были какие-то вопросы между нами. Но это не должно влиять. Раз я надел форму, присягнул государству, я не могу изменить эту ситуацию и не хочу этого делать. Я четко понимал – куда я иду и что буду делать. И мои оппоненты должны понимать, на что можно рассчитывать во отношениях со мной, а о чем даже думать не надо.
— Вас кто-нибудь упрекал за то, что «своих» сажаете?
— Да, были попытки. И сейчас говорят об этом. Но это неправда. Потому что в этом вопросе нет своих и чужих. Есть люди, которые преступили закон, и есть люди, которые нуждаются в защите. Мы на стороне защиты выступаем, на стороне потерпевшего. И моя самая главная задача здесь как руководителя правоохранительной структуры — обеспечить неотвратимость наказания. И в этой области тоже, я считаю, мы добились определенных успехов. У нас есть ряд преступлений прошлых лет, заказных преступлений, мы над ними тоже работаем.
— Сейчас мы коснемся этого вопроса, он очень важен, но, как я понимаю, относится, скорее, к Следственному комитету.
— К нам тоже, но в части, касающейся нашей деятельности. Насколько это возможно, я отвечу на все вопросы.
— Аслан Жуков, Фраль Шебзухов, Ислам Крымшамхалов – убийства этих людей потрясли не только Карачаево-Черкесию, но и всю страну. И практически ни одно из дел не расследовано. По Шебзухову есть какое-то продвижение, но и только. По Жукову – человек сначала взял на себя вину, потом выяснилось, что он вообще никакого отношения не имеет, с него обвинения все были сняты. Все-таки давайте уточним: расследование дел на этом этапе – в вашей компетенции или уже в компетенции Следственного комитета?
— Убийства, тяжкие преступления – это Следственный комитет в части, касающейся расследования. Наша компетенция – оперативное сопровождение этих дел. Это также компетенция Федеральной службы безопасности и других взаимодействующих структур центрального аппарата МВД, ФСБ.
— Как тогда обстоят сейчас дела с расследованием резонансных убийств?
— Прежде всего я хочу вас немножко поправить. Вы сказали, что эти преступления не расследованы, но это не так. Понимаете, каждое слово, сказанное мной не в том ключе, может быть использовано неправильно. Дела до сих пор находятся на стадии расследования, они не закрыты, и они не имеют сроков данности. Люди переживают, что никто этими убийствами не занимается. Наоборот, идет активизация. Но это комплексное решение должно быть, всех структур – прокуратуры, Следственного комитета, МВД.
— Что вы имеете в виду под комплексным решением?
— Дело находится в Следственном комитете, а мы являемся структурой, которая сопровождает это дело. В расследовании участвуют все структуры. Поэтому одному МВД поставить здесь точку не удастся. Я пытаюсь наиболее корректно выразить, потому что я не могу давать оценку деятельности других структур. В части, касающейся МВД, могу сказать, что есть такое понятие – преступление раскрыто – когда мы понимаем, кто совершил, и роль каждого в этом преступлении.
— Понимаете, кто заказчик?
— Да, я могу сказать, что мы это понимаем, но принять решение по привлечению к ответственности в рамках существующего на сегодняшний день правового поля у нас нет возможности. Но мы работаем над доказательственной базой – она должна быть достаточной, чтобы обеспечить неотвратимость. Надеюсь, я правильно выразил свою мысль, и вы меня поняли, услышали.
— Вы достаточно ясно выражаете свою позицию. Если я не прав, поправьте меня. Не хватает решения политического?
— Нет, чтобы расследовать убийство, политического решения не нужно.
— Но вы говорите, что у вас есть оперативные данные, вы расследовали дело, однако есть Следственный комитет, который ведет следствие, есть другие структуры… К тому же убиты государственные служащие – Шебзухов, Крымшамхалов были парламентариями…
— Я закончу мысль. Вы еще сказали в своем вопросе, что люди, которые были задержаны, непричастны. Так тоже не нужно говорить, потому что я изучал материалы, на сегодняшний день нельзя никаких выводов делать официально. Потому что следствие не завершено, расследование продолжается и, возможно, мы увидим в будущем одних и тех же фигурантов. Мы не должны исключать активную позицию адвокатов, активную позицию защиты, чтобы, скажем так, вывести человека из-под удара, из-под следствия. Были попытки.
Я думаю, что в будущем совместно с другими правоохранительными органами мы приведем доказательства и дадим оценку деятельности каждого человека в этом процессе, в том числе и тем, кто способствовал его затягиванию. Сегодня это осложняет работу с доказательственной базой. Как я говорил, данные, полученные оперативным путем, не всегда можно использовать, как доказательство в суде. Значит, мы должны работать над тем, чтобы те данные, которые у нас есть, привести в соответствие – чтобы их можно было использовать при решении вопросов и в Следственном комитете в ходе расследования, и в суде.
Сейчас идет совместная работа всех структур именно на то, чтобы привести данные, добытые оперативным путем. Плюс еще есть ряд людей, которые находятся в розыске, в том числе и международном. Их же нужно задержать, чтобы получить ответы на имеющиеся вопросы. При наличии определенных условий, при наличии вот этих людей в качестве задержанных мы можем говорить о перспективах дела. Могу еще сказать, что, на мой взгляд, во всех этих трех преступлениях есть некая общая связь, скажем так. Некоторые фигуранты, по нашим наблюдениям на сегодняшний день, участвовали во всех трех преступлениях, в том или ином качестве. Раскрывая одно преступление, мы можем раскрыть и другие резонансные убийства.
— Коснемся еще одного дела – в станице Красногорской. О нем много писали в последнее время СМИ Карачаево-Черкесии, Ставропольского края. И вы критиковали журналистов, в частности, КАВПОЛИТ. Вы обвиняете журналистов в предвзятой, однозначной позиции, с чем трудно не согласиться – безусловно, надо было журналистам обратиться и в органы внутренних дел. Но при задержании погиб человек. Человек умер от остановки сердца. Как вы прокомментируете все-таки эту ситуацию?
— Начну с конца. Вы имеете в виду Мурата Борлакова?
-Да.
— Это лично для меня даже трагедия, не говоря уже о том, что это трагедия для его близких. Событие получило большой общественный резонанс. Я готов говорить, как есть на данный момент, но с учетом своего положения и положения МВД по КЧР в целом, положения сотрудников, которые привлекаются к ответственности.
— Все-таки привлекаются? По факту смерти задержанного?
— Да. Я принес соболезнования родственникам, отцу – лично попросил прощения за то, что мы допустили такую трагедию. Что касается моей деятельности, я часто, – для меня это больной вопрос – практически каждый день слышу упреки в свой адрес: мол, я обещал привлечь к ответственности, и мало, что для этого делаю. Наоборот, те люди, которые, по мнению Следственного комитета, должны быть изолированы и давать показания, – все они представлены перед Следственным комитетом.
Следственный комитет принял решение об их задержании. Суд принял решение арестовать на время следствия, на определенные сроки. Сейчас идет процесс в этом направлении. И если я начну комментировать, давать объяснения…
— Вы имеете в виду сотрудников?
— Да, я имею в виду сотрудников… то это будет оказывать давление и может быть расценено адвокатом со стороны потерпевших, как давление на ту или иную сторону. Поэтому все, что нужно от меня как сотрудника органов внутренних дел, как от руководителя, я все сделал и продолжаю делать. Никакого давления с нашей стороны не оказывается.
Я с этим никогда не соглашусь. Можно пообщаться с отцом погибшего Мурата Борлакова, спросить у него. Необходимая помощь Следственному комитету в части, касающейся нашей деятельности, полностью оказывается. Никакого противодействия нет, кто бы что ни говорил. Поэтому я еще раз говорю – для нас это ужасная трагедия, и мы работаем над тем, чтобы никогда впредь таких вещей не допускать. Это нас отбросило далеко назад, перечеркнуло все плюсы. И нам долго придется еще работать над имиджем, чтобы люди все-таки поверили.
— Есть еще пара тем, которые я не могу просто не затронуть. Начнем с крайне важной для республики темы – вопроса межнационального мира, согласия, так называемого национального баланса, который в Карачаево-Черкесии и является одной из основ внутренней стабильности и развития республики.
Не секрет, что в республике все внимательно следят, какой национальности человек занимает ту или иную должность. В республике есть четыре, условно говоря, главных этноса, если я ошибусь, поправьте меня. Это карачаевцы, черкесы, русские и абазины. Конечно, есть еще греки, армяне, но я называю четыре самых больших этноса. По численности последовательность примерно такая. Хотя русские, наверное, вторые по численности после карачаевцев. Так вот, часто приходится слышать, что в органах внутренних дел в основном карачаевцы…
— …Вы закончили вопрос?
— Эта пауза, которая подразумевает вопрос. Насколько справедливы эти разговоры и считаете ли вы это проблемой, или, может быть, это такой естественный фон развития органов внутренних дел Карачаево-Черкесии?
— Да, на сегодняшний день, если брать в процентном соотношении, карачаевцев больше. Но вы сами отметили, что в республике по численности больше карачаевцев. В целом по республике карачаевцы составляют 41 процент. Если так округленно говорить. Русские – 31 процент. Потом на 3-м месте у нас черкесы – около 12 процентов и ближе к 8 – абазинцы. И ногайцы – около 4 процентов.
— Я забыл ногайцев, пусть они не обижаются. Пять этносов, конечно же.
— Я не думаю, что они обидятся. И других народностей у нас, в целом, получается около 5 процентов. Туда входят осетины, они компактно проживают в двух селениях, а также греки и армяне.
— Но все-таки в органах внутренних дел доминируют карачаевцы?
— Да. Но это, наверное, логично, потому что общая численность карачаевцев больше получается. Я не готов говорить о том, что это такое разительное доминирование. Были вопросы на момент моего назначения. Где-то, если так можно сказать, слишком много было представителей отдельных народов, в том числе карачаевцев – в некоторых подразделениях. И сейчас где-то есть перекос. Но мы работаем над тем, чтобы соблюдать национальный паритет, чтобы было обеспечено представительство всех народов. Не только титульных, как сейчас модно говорить.
Но основной вопрос связан с профессионализмом, с соответствием занимаемой должности. Из-за того, что человек является карачаевцем, черкесом или русским, я не могу его назначить на должность. Он должен, прежде всего, соответствовать. Принадлежать к тому или иному этносу недостаточно. В целом, мы, на мой взгляд, этот барьер перешли.
У нас были проблемы с представительством абазинского народа. Мы общались с советом старейшин абазинского народа, там принимали решение. На сегодняшний день, скажем так, людям, представляющим абазинский народ, есть с кем пообщаться. Я почему ставлю такой акцент, хотя, это нигде не прописано, нормативно не обозначено. На мой взгляд, у каждого человека, нуждающегося в нашей помощи, нашем содействии, во взаимодействии в решении каких-то вопросов, должна быть обеспечена возможность быть понятым, услышанным. Особенно это касается людей преклонного возраста.
Есть ряд нюансов этнических, которые он мог бы сообщить представителям своего народа при решении вопросов, связанных с нашей деятельностью. У нас есть небольшая проблема с представительством ногайского народа. Но мы тоже работаем над этим. Недавно начальником райотдела был назначен ногаец. Его заместитель представляет черкесский народ. Потому что там компактно проживают и ногайцы, и черкесы, и абазины.
Соответственно, я должен среди руководителей обеспечить такое представительство со стороны органов внутренних дел, чтобы люди могли прийти. Опять же, я это воспринимаю с точки зрения людей преклонного возраста, которые в силу определенных устоявшихся традиций могли бы свои вопросы обсудить именно с человеком, который готов и может их услышать на своем родном языке.
— Но, согласитесь, есть у людей такое устоявшееся мнение, особенно здесь, что, допустим, русский помогает сначала русскому, карачаевец – карачаевцу, черкес – черкесу, ногаец – ногайцу. Даже если это не так, то люди ждут этого. Приходят, например, к руководителю полиции какого-то района, говорят: ты должен помочь. Почему? Потому что мы с тобой принадлежим к одному народу. Чтобы ответить: нет, я не буду помогать, потому что я стою на позициях Конституции, прав и закона – надо иметь огромное мужество и огромную поддержку. Потому что зачастую это может означать конфликт со стариками, родными, кем-то еще. Как вы отслеживаете эту ситуацию?
— Для меня это, в принципе, больной вопрос. Помните, я вам изначально говорил, что у меня не было большого желания сюда ехать? Потому что значимым моментом было как раз то, что все мои действия, скорее всего, в некоторых кругах так и будут восприниматься…
— Карачаевец приехал.
— …С точки зрения моей принадлежности к определенному этносу. На мой взгляд – возможно, я ошибаюсь, но у меня есть такое ощущение, исходя из общения с людьми, со старейшинами – мы смогли переломить эту ситуацию. Мои действия так не воспринимаются. Потому что я как первое лицо должен быть черкесом для черкесов, абазином для абазин, ногайцем для ногайцев, осетином для осетин, греком для греков, русским для русских, понимаете?
Соответственно, мы это стараемся перекладывать уже сверху донизу на уровне исполнения. Повторюсь, я не готов говорить, что это был перекос, но были такие моменты – в каких-то подразделениях они есть и сейчас, – когда представители одного этноса превалируют.
— Об этом недавно, допустим, говорил господин Хохлачев, руководитель движения «Русь». На съезде организации он приводил данные, достаточно жесткий был доклад. Наверное, вы знакомы с этим выступлением. Но он утверждает, что превалируют. Правда, имел в виду, не органы внутренних дел.
— Я не знаком с этим докладом, надо уточнить. Мы с Николаем Николаевичем Хохлачевым в тесном контакте, я посоветую вам с ним тоже пообщаться, исходя из контекста нашего интервью.
Мы выработали такой механизм – общаться с людьми, которых набираем в органы внутренних дел. Соберем определенное количество кандидатов, и молодые люди, прошедшие все этапы проверок, будут проходить через общение с представителями казачества, совета старейшин…
Мы решили, что будет правильно – чтобы молодой человек, начиная работу в органах внутренних дел, испытывал ответственность. Да, она моральна, да, она связана с какими-то внутриэтническими вопросами. Но, я думаю, она обяжет его быть более честным и порядочным – это плюс к основным требованиям к сотрудникам полиции.
Эта позиция, мне кажется, будет дополнительным условием для того, чтобы человек всегда помнил, что на него все смотрят. Не только его друзья, одноклассники, а весь этнос на него смотрит. И от него ожидают исполнения своих обязанностей только одним способом – честным и порядочным. Никаких других вопросов быть не должно.
— Тогда еще вопрос. Не секрет, что среди карачаевцев есть очень влиятельные люди – в бизнесе, политике. Я не хочу сейчас называть фамилии, их знает вся республика и не только республика. Эти люди очень влиятельны, в том числе при кадровых назначениях. Были попытки оказать на вас какое-то влияние, поставить вас «под кого-то»?
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Единственное, что мне не понравилось – вы сузили ситуацию до карачаевцев.
— Потому что вы – карачаевец.
— Я уже говорил, что я черкес для черкесов.
— Это я понимаю, но для карачаевцев вы – карачаевец, все-таки.
— Да, так уж получилось.
— Ну, это, слава Богу, что так.
— Есть влиятельные люди. Вы, наверное, хотели сказать, еще и кланы у всех?
— По крайней мере, я знаю по персоналиям влиятельных людей.
— Персонально, конечно, можно обозначать, но мы этого не будем делать, потому что это некорректно.
— Не будем.
— Но мы знаем, что они есть, и они есть у всех. И среди карачаевцев, и среди черкесов, и среди русских. Есть и среди народов, которые не представлены, как титульные нации, но эти люди живут в республике, имеют определенное влияние на процессы, которые здесь происходят. Мы можем говорить, в отрицательном виде это выражается или в положительном – эти возможности, скажем так, ресурс административный, политический, экономический.
Да, были попытки с первого дня. Когда решается вопрос о назначении, в определенный момент происходит некая утечка. Появляются предположения, кто может прийти. У меня даже на этом этапе были контакты с людьми, которые пытались создать мне некие условия – скажем так, для того, чтобы мне «легко» работалось, чтобы я не переживал, где мне жить, на чем мне ездить, на чем будет перемещаться моя семья.
— Фактически вас пытались подкупить, даже купить, я бы так сказал…
— Мы же понимаем, что они не говорят: мы дадим тебе столько-то, и ты теперь наш. А это делается довольно корректно, как принято у нас.
— Но ведь отказать такому человеку – это значит, по крайней мере, не держать его в друзьях после этого. И в той ситуации, которая уже много лет складывается в республике, он будет воспринимать вас, как чужого человека. Это накладывает на вас достаточно серьезную ответственность, обязательства…
— Вы правы. Но мы же говорили про друзей. Мои друзья со мной всегда были. И плох тот человек, который из-за своих должностей отказывается от дружбы. Но мы говорили о дружбе в том высоком смысле слова. И мои друзья никогда себя не проявляли с плохой стороны. Я не готов сказать, что у меня тоже есть достаточно влиятельные в определенных кругах люди. Я говорю о друзьях. Я с гордостью могу сказать, что они не влияли на эти процессы.
Ни один из них ни разу не попросил меня трудоустроить своего сына, знакомого или принять решение в их пользу или в пользу каких-то других субъектов. Я их считаю настоящими друзьями. Поскольку мы все понимаем, что эта должность, эта форма мне не по наследству досталась. Завтра я ее сниму и буду рядом с ними. И я убежден, что завтра, когда придет время снять погоны, я могу с ними рядом сидеть и смотреть им в глаза. Кстати, это люди всех национальностей, представленных в республике, и они не только из Карачаево-Черкесии.
Конечно, да, были попытки влиять на ситуацию. И один из моментов, из-за чего я здесь оказался, это решение вопросов, связанных с представителями, скажем так, кланов, фамилий. В этом плане мне легче всего, потому что я свободен. Мне и говорить об этом не придется, доказывать, что я ни с кем ни в каких отношениях не состою. Я не прекратил дружбу со своими близкими друзьями – ни до, ни после. И я не буду этого делать в будущем. Потому что эти отношения не влияют на то, как я несу службу.
И большинство друзей с пониманием, даже с сожалением, если честно, относятся к тому, что я здесь нахожусь, понимая все эти сложности. Но в малых субъектах РФ это где-то и бич, и проблема серьезная – когда определенный круг людей пытается влиять на людей, которые обременены, допустим, такими полномочиями, как я.
— Это не бич и не проблема, это реалии.
— Да, это данность, с которой многие живут. Но у меня есть и нормальные примеры, на которых я учился службе. Я могу назвать даже фамилии. Михаил Васильевич Корниенко, замполит Зеленчукского РУВД. Когда я шел с документами сниматься с учета в военкомате – в форме, тогда она была элементом гордости, если ты из армии пришел, в форме можно было 3-4 дня походить, по родственникам поездить. И вот я шел в форме, он меня пригласил, предложил службу в органах внутренних дел. Аккуратно меня так, по-хитрому подвел к сотрудникам уголовного розыска.
Борис Абитов тогда был начальником уголовного розыска. На моих глазах шли процессы по задержанию, принятию решений. У меня до этого не было желания работать в органах, я даже где-то скептически к этому относился, как и многие представители станицы Сторожевой. Но я с детства хотел нести службу в погонах. И так получилось, что именно тогда я принял для себя решение. Мне никто не говорил, что мне за это нужно делать какие-то реверансы, выплачивать что-то.
В дальнейшем я оказался в Москве. Окончил Минскую школу МВД, школу оперативников, потом повторно поехал еще учиться по линии оргпреступности. Мне предложили работу в Москве. Никто за время моей службы ни о чем таком меня не просил, не намекал. Соответственно, я за собой оставляю право так же относиться к другим. И я этим правом пользуюсь и всегда буду пользоваться. И я знаю, что есть и другой путь выстраивания отношений – честный, порядочный. И тогда легче. Мне кажется так.
— Надо иметь сильную позицию для этого и внутреннюю независимость.
— Моя внутренняя независимость была сформирована в те годы. Теперь мне легче в этом плане – когда люди понимают, кто ты есть, и ты понимаешь, с кем разговариваешь, имеешь какие-то отношения.
— Последняя тема, которую не могу не коснуться. Она тоже волнует многих на Кавказе, да и не только. Вы были одним из руководителей, эффективных руководителей тех подразделений, которые боролись с терроризмом и которые противодействуют экстремизму. Я бы отделял терроризм от экстремизма. Все-таки органы внутренних дел занимаются в основном территориальным надзором за склонными, причастными, членами семей и так далее. Все время в Карачаево-Черкесии, особенно в 1990-е годы, были достаточно серьезные случаи, когда жители республики имели отношение к громким террористическим делам. Это и взрыв домов в Москве, по крайней мере, были обвиняемые, подозреваемые. Это и участие в незаконных вооруженных формированиях на территории Чеченской Республики, в Дагестане. В те годы, да и позднее, складывалось ощущение, что иногда силовые структуры рубили просто всех подряд. И наряду с борьбой против тех, кто на самом деле был вовлечен в террористические структуры, занимались давлением на мусульман, которые просто отличались, по разным причинам выбирали какой-то другой путь – допустим, критики муфтията или того ислама, который принято называть традиционным. Как вы, став министром, работаете с верующими, и, в частности с той категорией, которую традиционное духовенство называет ваххабитами или салафитами? Мы говорим о тех, кто не совершил никаких уголовных преступлений, просто по-иному выглядит, говорит и старается жить.
— В самом вопросе столько вопросов, поэтому мы опять начнем с конца. Будем исходить из того, что, если вы пообщаетесь сегодня с людьми, которые в нашем понимании, скажем так, нетрадиционные мусульмане, я уверен, вы получите ответ, что их никто не преследует.
— В Карачаево-Черкесии последний случай был в Учкекене, по-моему, незадолго до вашего прихода – когда там брили насильно бороды. Какая-то странная была ситуация…
— Да, но мы же говорим о ситуации в мою бытность.
— То есть нет преследований?
— Я уверен, что нет. Не могу говорить о всех силовых структурах республики, но за МВД я несу ответственность, поэтому могу утверждать: таких приказов, указаний нет. Но при этом я хочу отметить, что попытка изменить отношение к вере нетрадиционным способом – то бишь, призывая к более жестким подходам, созданию определенных ячеек – такие моменты есть. Хотя наблюдаются сейчас уже в меньшей степени. Попытки создать некие структуры, которые отличаются от того, что испокон веков было принято здесь, я настаиваю на этом, мы будем пресекать – исходя из норм права, Конституции. И если будет необходимо, я знаю вашу позицию, мы с вами…
— А что значит пресекать? Вы не очень хорошо знаете мою позицию. Если человек не совершает уголовного преступления…
— Вы задали вопрос или…
— Вы говорите пресекать, я поясняю, пытаюсь выяснить.
— Я не закончил мысль. Я не могу с вами полемизировать. Вы же журналист, а я сотрудник полиции. Это будет избиение младенца.
— Вы один из руководителей антитеррористических структур по Северному Кавказу, про какое избиение вы говорите?
— На данный момент – это ваша площадка, и вы в этом чемпион, поэтому дайте мне шанс высказываться до конца.
— Конечно. Пожалуйста.
— Я еще раз хочу сказать, что будут пресекаться попытки создания неких новых структур, которые будут призывать к изменению сложившейся, традиционной уже ситуации. Нормативно это сложно прописать. Но, когда берется одна и та же основа, Коран, и идет попытка толковать ее в такой жесткой форме – вы знаете истории, когда убивали сотрудников полиции по всему Северному Кавказу и шли видеоотчеты. И были люди, которые все это поддерживали, хлопали в ладоши, радовались этому, потому что считали, что сотрудники этого заслуживают.
Но вы не обратили внимания, что именно в отношении сотрудников это делалось. У нас с вами ранее была полемика. Я настаиваю на том, что в числе подразделений правоохранительных структур именно МВД большей кровью заплатило за эту борьбу. Мы можем на другой площадке это обсуждать, это моя внутренняя позиция.
Так вот, формирование неких, еще раз говорю, структур, попытки влиять на ситуацию в республике с целью создания деструктивных каких-то моментов, будут пресекаться – опять же в рамках правового поля, Конституции и моих полномочий. Перегибов мы не допустим.
— Я уточню. Если есть информация, что человек, допустим, отрастил бороду, подбрил усы, что жена его носит строгий никаб и так далее – это само по себе не является преступлением?
— Однозначно нет.
— Где та грань для вас, когда человек совершает преступление? Вы будете преследовать за ношение бороды, за дискуссию о том, сколько ракатов делать, как держать руки при молитве? Или за что?
— По-моему, я достаточно четко сказал: исходя из правового поля. В это определение не входит, как человек молится – стоя на голове или сидя на корточках.
— Как он организует свою жизнь, носит ли хиджаб его жена…
— Я поэтому сказал и настойчиво повторяю: по крайней мере за тот период, что я отвечаю, вы не услышите, что мы кого-то за это преследуем. За других я отвечать не буду – это некорректно. Было это или не было – другой вопрос.
Я говорю о попытках создания неких структур, которые могут негативно влиять на ситуацию. Молодые люди, увлекаясь, скажем так, нововведениями в области теологии, понимания, восприятия сур из Корана, на уровне НЛП – нейролингвистического программирования – поддаются этому влиянию. Вы знаете, что в том числе и выходцы из республики сейчас убыли в другие регионы?
— Тему Исламского государства я хотел затронуть в следующем вопросе.
— Да, поэтому у нас есть механизмы, есть методология понимания, в каком статусе кто выступает. Так вот, и я хочу, используя эту площадку, зная, что вы не только журналист, но еще и правозащитник, донести до людей, что мы не допустим, чтобы наши молодые люди были вовлечены в такие структуры, которые в конечном итоге превращаются в ячейки боевиков.
— Террористические организации.
— Мы говорим об экстремизме. Но мы не должны говорить в таком узком направлении. У нас экстремизм есть – поверьте мне, мы эти данные имеем – на уровне «Свидетелей Иеговы». У нас есть экстремизм, попытки прийти к власти, когда при помощи СМИ создается мнение об отдельных руководителях – это тоже форма экстремизма.
— Какая широкая трактовка экстремизма у вас…
— Межэтнические нерешенные вопросы – это тоже форма экстремизма, когда люди призывают к определенному радикальному решению. Понятие экстремизма как раз это все и включает, а не только в узком понимании – мол, кто-то превращается в ваххабитов, салафитов, и потом мы с ними воюем. Нет.
— Но вместе с тем в республике не так много возбуждено дел по 282-й статье – даже за время вашего руководства министерством внутренних дел.
— Мы не гонимся за количеством уголовных дел. В республике, хочу вам заметить, за последнее время ни одного террористического акта не было. Видимо, идет параллельная работа. Я никогда не ставлю перед подчиненными задачу, чтобы мы соответствовали по количеству возбужденных дел периоду прошлого года, позапрошлого, понимаете? Задача участвовать в лечении этих – если там это на уровне болезни. Мы сейчас образно говорим, потому что более конкретно – это тема научной дискуссии.
Если мы говорим про ваххабизм, салафизм, про радикальный религиозный экстремизм, то у нас есть результаты. У нас есть задержанные люди, возвратившиеся из Сирийской Арабской Республики, – они участвовали там в незаконных вооруженных формированиях. Есть результаты по недопущению выезда туда. На уровне республики нам есть что сказать, работа видна.
— Но здесь я хотел бы уточнить – какова правовая база по привлечению людей за то, что они выехали в Сирию или Ирак? Допустим, участвовали или не участвовали, а если оказывали медицинскую помощь? Ведь на самом деле правовой базы нет для того, чтобы их привлекать. Человек может выехать за границу, а дальше?
— Вы сейчас спрашиваете как правозащитник, правильно?
— Я спрашиваю как человек, который с точки зрения логики пытается понять эту ситуацию. Я понимаю угрозу, если человек там вовлекается в устойчивую какую-то гражданскую войну, которая идет под экстремистскими лозунгами. У него меняется сознание. Я понимаю, что сам по себе, хотя не обязательно, что на 100 процентов это так, он представляет угрозу по возвращении. Но каким образом возможно его преследование с точки зрения права?
— На территории Российской Федерации за помыслы, желания, попытки, если они не попадают под действия норм права, у нас никто никого не привлекает – чтобы вы понимали. И когда я говорил, что мы работаем с людьми, которые оттуда возвращаются, имелись в виду данные, полученные оперативным путем, в том числе средствами объективного контроля. В случаях с попытками создания группировок – речь идет о тех, что попадают под действие права. Обычно это происходит, когда начинают искать средства, возможности, то есть они приобретают оружие или оно у них уже изначально было заложено. Ведется работа и по тем, кто совершил преступление до выезда в Сирию или еще куда.
— Условно говоря, вы берете их в оперативную разработку, и если совокупность данных свидетельствует о наличии преступного замысла или деяний, даете делу ход?
— Технологии мы не будем расписывать, чтобы не лишать людей возможности фантазировать. Но есть методология, есть способы, средства получения данных, установленных в законном порядке. Это очень важно. Потому что я понимаю суть вашего вопроса. Просто так, из-за того, что человек оттуда вернулся, преследовать нельзя. С ним рядом никто не стоял и на видео не снимал его деятельность. Возможно, он просто отдыхал на побережье или занимался фотоделом, писал очерки.
— А если даже он воевал, воевал не за Исламское государство и не за «Джабхат аль-Нусра», а за армию президента Асада. Как быть этом случае – есть же и такие граждане?
— Мы с вами уже сказали: в установленном законом порядке – за преступления, которые совершены и попадают под действие уголовного или другого административного кодекса. Мы можем привлекать человека только за это. Мы не в то время живем. Это в советские времена могли создавать ситуацию, когда за помыслы, за идеи какие-то подвергали преследованиям.
Мы исходим из наличия определенного комплекса данных. И это не только прерогатива МВД. При всем нашем желании мы не сможем возбудить уголовное дело, если оно не будет утверждено прокуратурой. И Следственный комитет не возбудит дело по нашим данным, если их окажется недостаточно. Тут работает связка нескольких правоохранительных структур.
— Но это имеет смысл, если нет желания во что бы то ни стало посадить человека. А с такими ситуациями в некоторых регионах приходилось сталкиваться – я не говорю сейчас про Карачаево-Черкесию, – когда даже если не было доказательной базы, ее все равно каким-то образом находили в ходе следствия.
— Я не готов комментировать деятельность своих коллег из структур. Мы говорим о Карачаево-Черкесии. Если вы мне называете фамилию, я отвечаю.
— По Карачаево-Черкесии у меня нет таких данных… Такой вопрос: считаете ли вы «Исламское государство» реальной и серьезной угрозой безопасности Российской Федерации?
— Однозначно. И не только Российской Федерации. Но хочу сказать, что у Российской Федерации есть иммунитет против всего этого. Поэтому наши, скажем так, оппоненты с оружием, которые пытались что-то сделать, не нашли себе здесь применения. Это говорит о том, что и органы научились противодействовать этому, и население. Про иммунитет я говорю, потому что и население не приемлет это. Хотя мы знаем, что были поражены определенные районы, населенные пункты, города этой болезнью. Но в целом, толерантность населения победила. И оно выжило, скажем так.
Хотя ситуация была серьезной. На мой взгляд, это была война, где мы не все понимали, что нужно делать. Надо честно это признать – это был период серьезной угрозы для целостности государства. Но я уверен, что в данном случае не будет лестью сказать, что верховный главнокомандующий принял определенный, скажем так, ряд решений, которые привели к тому, что мы сегодня имеем.
Можно сказать, что на этом этапе мы победили. Поскольку то, что делалось – это была попытка воздействовать на Российскую Федерацию, часть плана, комплекса мероприятий, направленных против нас. Велась работа по принципу – где тонко, там и рвется. Мы смогли выстоять. Но, конечно, почивать на лаврах нам нельзя.
Почему я так обобщено обо всем говорю – территория Карачаево-Черкесии тоже в свое время представляла площадку для реализации этого плана. И то, что мы добились положительных результатов, еще не значит, что это навсегда. Противник не отдыхает, не спит, он будет работать. И многое будет зависеть от того, насколько мы вместе, насколько мы друг друга понимаем.
Наше сегодняшнее общение друг с другом позволяет решать вопросы открытости, доступности, в данном случае МВД перед обществом. Многие вопросы будут автоматически сниматься. И люди, которые занимаются созданием деструктивных ситуаций, моментов, должны понимать, что они не победят. Хотя есть работа, я скажу, именно по всем направлениям. В том числе по тем, что входят в то понимание экстремизма, о котором я говорил, – нерешенные административные вопросы по границам, нерешенные межэтнические вопросы, где нет четкого ответа на вопросы, борьба за власть.
Вот мы говорили о кланах, фамилиях… А вы заметьте, что в некоторых областях за последние годы сделано больше, чем за все предыдущее время вместе взятое. В некоторых мы, конечно, отстаем. Но на это можно найти как субъективные, так и объективные объяснения. Многие вопросы мы начинаем делать с нуля. Есть такая фраза, вы знаете ее – не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет. Вот мы играем, как можем, на своем поле. Но есть понимание, в целом, что нужно делать и какими средствами мы обладаем.
Поэтому, я думаю, что мы не допустим серьезных таких изменений. Я уверен, я чувствую поддержку населения. Для меня это очень большое подспорье, поэтому я не сдамся никогда, ни под кого, как вы намекали в своем вопросе, не лягу. Потому что у меня есть ответственность, есть присяга. Я довольно сложившийся, скажем, в таком возрастном плане человек. И если я не продал свою честь и душу до этого, то и сейчас, я уверен, этого не будет, кто бы что ни говорил, и кто бы что ни пытался подстраивать. Хотя специалисты в создании отрицательного образа у нас есть.
— Образ возникает из дел, а не из усилий пиарслужб, поверьте.
— Однозначно – да. Вы сами видите, что мы свою деятельность не пиарим.
— Потому мы с вами и беседуем так откровенно. Вы открытый человек, готовы к такому диалогу, который мы сегодня с вами провели. И честно, я вам благодарен за этот диалог, поскольку могу сказать, что не всякий человек, настолько глубоко, как вы, вовлеченный в такую конкретику работы силовых структур, способен к столь откровенной и открытой позиции, отвечать на такие сложные вопросы. Но все-таки последний вопрос для конкретизации вашей позиции. Это для Кавказа очень важный вопрос, тем более для той части Кавказа, которая исповедует ислам.
Могут ли люди, которые являются глубоко верующими и при этом испытывают давление со стороны сотрудников силовых структур, рассчитывать на вашу защиту, если они не имеют никаких наклонностей к участию в террористических организациях?
— И экстремистских, террористических.
— Знаете, мы в Совете по правам человека несколько раз обсуждали закон об экстремизме. И честно скажу, понятие «экстремизм» такое широкое, что можно выйти на улицу, с человеком пять минут поговорить и под этот закон подогнать – кого угодно. Поэтому я слово «экстремизм» стараюсь не употреблять. На мой взгляд, человек все-таки должен отвечать с точки зрения права за дела гораздо больше, нежели за мысли или слова. Но вернемся к вопросу. Если человек, допустим, живет в рамках конституционного поля РФ. У него нет проблем, чтобы его дочка, несмотря на то, что она носит хиджаб, училась в школе, институте. Он не ограничивает деятельность своей жены, детей с точки зрения Конституции. Его сыновья идут служить в армию. Но он верующий человек, и он попадает под надзор сотрудников силовых структур, как это бывало в других регионах, да и раньше – в КЧР. Его начинают постоянно посещать с проверками: какие у него книги дома, да что он думает, да кто к нему ходит. Вот может ли такой человек к вам прийти, записаться на прием и сказать: вы знаете, я – законопослушный гражданин, и прошу меня лишний раз не третировать?
— Однозначно, да. Мы с вами до этого говорили – вы не можете сослаться на случай, когда мы кого-то третировали.
— Вы – нет, а в других регионах были такие случаи неоднократно.
— Мы с вами сегодня говорим о Карачаево-Черкесии.
— Последнее время не было такой информации, а раньше была.
— Я буду говорить за тот период, за который я отвечаю. Я отказываюсь давать оценку деятельности своих коллег.
— Это ваше право.
— Я говорю о том, что на сегодняшний день, кем бы этот человек ни был, он имеет право получить от нас помощь, если он в этом нуждается. И мало того, даже человек, который совершил преступление, но его пытаются обвинить в другом преступлении, тоже имеет право на защиту, в том числе с моей стороны. Потому что каждый должен нести, как говорят в народе, свой чемодан. Вот наша задача – чтобы мы его сверху почем зря не загружали. Это уже моя проблема, моя роль как руководителя, чтобы организовать службу таким образом, чтобы человек отвечал ровно за то, что он совершил.
Если мы знаем точно, что он виновен, но при этом не смогли собрать доказательства, значит, это вопрос нашего профессионализма, вопрос качества добытых доказательств. Потому что помимо стороны обвинения есть сторона защиты. И в условиях этой здоровой конкуренции суд выносит решение. Все-таки решение должно быть за судом, а не за органами, согласны со мной? Так было и так должно быть.
— Ну, в идеале, в Царстве небесном так и будет. Но в реальности, жизни земной, к сожалению, в некоторых регионах мы сталкиваемся с тем, что решения выносились заранее.
— Мы исходим из тех реалий, в которых мы сейчас находимся. Я свою роль и задачу вижу именно в этом – чтобы люди, служащие в органах внутренних дел, оказывали помощь, содействие всем, кто в этом нуждается, несмотря на его вероисповедание, этническую принадлежность – в соответствии с законом о полиции, Конституцией и другими нормативными актами.
И в рамках одной маленькой республики мы стараемся это делать, насколько это у нас получается. Но, опять же, судить обществу. И для меня, скажем так, где-то даже выгодно быть услышанным через ваш ресурс. Потому что у вас есть своя аудитория, она не ангажирована людьми, которые имеют притяжение к власти, другим бизнес-элитам. Она своя, в чем-то даже специфическая.
Мы тоже отслеживаем иногда возможности СМИ и работу определенных журналистов. Не знаю, будет ли это к месту, но раньше, когда мы полемизировали с вами, я уже говорил, что воспринимаю людей, задействованных в СМИ, таким образом: есть журналисты, а есть представители древнейшей профессии. С журналистами я всегда открыт и готов общаться. Правда, и с другими тоже.
— Я вам скажу откровенно, что также мы воспринимаем сотрудников силовых структур. Есть офицеры – те, кто защищает закон, а есть представители древнейшей профессии. Поверьте, это имеет отношение ко всем, чья деятельность имеет особую общественную значимость. Как деятельность журналистов, так и деятельность тех, кто призван защищать закон. Я благодарю вас, Казимир Халисович, за откровенный, открытый и глубокий разговор. Это был очень важный разговор. И я хочу со своей стороны вас заверить, что КАВПОЛИТ всегда будет стоять на страже конституционных норм – конечно, с учетом тех возможностей, какими мы, журналисты, располагаем. Спасибо вам огромное.
— Спасибо. Мне тоже было очень приятно пообщаться.
kavpolit.com