Философ Александр Рубцов о противоестественности разделения министерства
Самая сильная новация в правительстве – деление Минобрнауки на Министерство просвещения и Министерство науки и высшего образования и упразднение Федерального агентства научных организаций (ФАНО). Точнее, в обратном порядке: упразднение агентства все же имело больший резонанс. Таких широких шагов задом наперед эта власть не делает, тем более под давлением. Значит, что-то совпало – либо ничего не произошло.
С точки зрения аппаратной логики такие трансформации могут быть чем угодно. До этого призывы к ликвидации ФАНО звучали как глас вопиющего в пустыне в пользу бедных. Но после назначения Михаила Котюкова с таким же успехом можно рассуждать о том, что это агентство в ходе ликвидации проглотило половину бывшего Минобрнауки. Даже больше половины.
Многое зависит от структуры нового органа и его штатного расписания. Если бывшее ФАНО механически вставляют в новое министерство, то зачем? Если же с изменениями, то в какую сторону? Указ не предусматривает перераспределения функций с РАН, при этом агентство вливается в министерство с функциями, которые «передаются». Если министерство – пусть через департамент – будет руководить институтами каждым в отдельности (а не единым блоком, как при ФАНО), то как это отразится на их взаимоотношениях и что с «двумя ключами»? Все это пока ни плохо, ни хорошо – плохо лишь то, что непонятно. Размер штата значим, поскольку аппарату важнее обеспечить полнокровной планово-отчетной и справочно-информационной активностью себя, а уже потом загрузить ученых. Объем выданных заданий важнее исполнения. Для формальной бюрократии это одновременно ее производство и ее результат, «продукт». Поток бумаг и количество штатных единиц в целом коррелируются: резкое сокращение бумагооборота чревато сокращением аппаратов; солидный документооборот, напротив, подтверждает статус и размер органа. Эту связь не надо абсолютизировать (вообще говоря, можно загрузить себя «делом», и не перегружая сверх меры институты), но это особое искусство и особая аппаратная этика – высший пилотаж.
В регулярном потоке бумаг много от «внутренней политики» в администрировании: субординация, знаки и тонус подчинения, дисциплинарные техники, по-русски – муштра. Солдат тоже не зря дрессируют в униформе и на плацу. Но от армии требуется подвиг самопожертвования во время войны, а от науки – более или менее регулярный продукт в мирное время. Наша бюрократия реализует свою дисциплинарную миссию тем, что периодически переводит науку на военное положение. Надо видеть институты в периоды составления сводных планов и отчетов по табличной униформе, разработанной будто для врага.
Более того, формальная, но не вполне функциональная и рациональная бюрократия самовыражается в том, что вынуждает подведомственные организации тратить часть их производительного времени на заведомо непроизводительный труд. Маркс назвал бы это производством «убавочной стоимости». Когда переписка такого рода переходит пределы, воспринимаемые как минимально разумные, помимо траты сил и расходования рабочего времени накручивается чувствительная дезорганизация производства, особенно в оргструктурах институтов. Это надо знать и уметь считать: на время производства бумаг прекращается процесс производства знания.
Необходимо также учитывать психологические проблемы, в творческих профессиях часто ключевые. Это как если бы тренер из своих амбиций занимался деморализацией команды, ухудшающей спортивную форму. Психологическое равновесие и возможность концентрации здесь дорогого стоят во всех смыслах, в том числе в расходах на творческий комфорт – там, где понимают, с чем имеют дело. От спортсмена не требуется производить полезную работу: главное – медали, кубки и места. Формализация оценки результативности постепенно уподобляет и саму науку, но не спорту высших достижений, а странноватой «профессиональной физкультуре», блещущей массовыми упражнениями в количестве DOI. Так прорывы не делают.
Это проблема не одной только науки. Имитация результативности наверху порождает встречную имитацию результативности внизу. Работа на видимый эффект, массовое производство впечатлений, симуляция всякого рода достижений: влияния, лидерства, способности пугать – все это во многом свойственно постмодернистской политике в целом. Даже те, кто действительно хочет реального результата, вынуждены ставить во главу угла промышленное производство показателей, потому что спросят в итоге за них – за цифры, которыми можно впечатлять, не имея ни одного прорыва.
Подобные риски есть в самом разделении науки и «просвещения». В той же спортивной аналогии это как две разные модели развития какого-либо спорта, например футбола или хоккея. Можно на нефтяные деньги, выпиленные из социального бюджета, скупать ведущих тренеров и легионеров, будто это импортные технологии и оборудование, которых мы сами не производим. А можно, как это бывало, развивать массовый спорт, из себя порождающий гениев, имена которых вписаны в историю мирового спорта. То же с наукой, фундамент которой составляет истинное просвещение.
Наша модель по целому ряду признаков не выглядит ориентированной на подпитку высшей школы, фундаментальной и прикладной науки, обеспечение сверхновых, прорывных технологий и т. п. Есть опасения, что разделение Минобрнауки может иметь не только административный смысл: операция «просвещение минус знание» может оказаться в итоге буквальной. Воспитанию, построенному на консерватизме и априорных истинах, наука только мешает.
Такие модели имеют мало общего с Просвещением как великой эпохой, создавшей современный мир и достигшей этого свободным развитием наук, освобождением личности и разума от мифов и предрассудков, от оккультных представлений и демонов сознания – во всех их бесчисленных проявлениях. Скорее наоборот, эта модель берет от Просвещения и модерна в целом их сомнительные свойства – профетизм, готовность учить и воспитывать, строить всё и всех по извне предзаданному проекту.
Если договаривать до логического конца, то эта схема лишь закрепляет уже сложившееся идеологическое, а отчасти и социальное расслоение. Есть масса, которую система «народного просвещения» воспитывает в правильном духе: комплект правильных идей минус способность критически мыслить. И есть узкая прослойка – незашоренная часть общества, не слишком послушная, но способная продуктивно думать и генерировать новое. Масса гарантирует лояльность и стабильность, а вузовская и академическая прослойка обеспечивает движение с надеждой на прорыв или на его имитацию. Эту схему можно развить: реорганизовать Минкульт в Министерство свободных искусств, а остаток слить в Министерство просвещения вместе с воспитательным запалом, любовью к мифам и общей ориентацией назад. Тогда мы получим надежный консервативный тыл и два прорыва – в свободных науках и искусствах.
Проблема лишь в том, что это не футбол с легионерами. Можно спорить о результативности таких моделей вообще, однако не в таких гигантах, как Россия, имеющих врожденный вывих к повышенной автохтонности. Здесь нечего ждать с такими внутренними разрывами в цивилизационных установках и социальной ткани, в политическом пространстве и интеллектуальном времени. Наряду с результативностью науки надо считать результативность самого управления – и не по W&S или Scopus, а, например, по числу и качеству уехавших. Иначе науку не вытащить из-под обломков административного самовластья.
Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов
https://www.vedomosti.ru